07:46
Цифровое табло оповещало о времени отбытия поезда. Сейчас была только половина восьмого. Я всегда приходила рано, в одиночестве компостировала свой билет и проходила в третий вагон. До него было не слишком далеко идти, и он не был так загружен как первый и второй.

В вагоне обычно никого не было. Я занимала место во втором ряду, садилась с краю, лицом к дороге. Отсюда было видно все, особенно хорошо места слева, которые и представляли для меня интерес.

Каждый день, примерно через пять минут после меня приходил он. Он всегда садился слева, тоже с краю, как и я, но в пятом ряду, что было хорошо, потому что с такого расстояния я могла безнаказанно следить за ним. Сядь он прямо напротив, мне было бы неловко на него смотреть, в конце концов, он бы это заметил. А если бы он садился дальше, мне было бы плохо его видно, и я бы даже не смогла прочесть название книги, которую он читал.

Я знала, что три дня назад он закончил читать Код да Винчи. Он читал ее две недели. Я предположила, что она заняла у него так долго, потому что он читал ее только во время поездок или, быть может, сюжет его не очень зацепил, или его утомляли долгие википедийные статьи, которые Дэн Браун любил слишком сильно. Или его мысли были заняты чем-то другим. Возможно, каждый раз, когда он открывал книгу, его глаза смотрели мимо строчек, и в чужих словах ему мерещились его собственные мысли. Я не была точно уверенна на сей счет.

Сегодня он читал «Основы квантовой механики. Учебное пособие для студентов высших учебных заведений». Из чего я могла сделать вывод – он физик. Тут я мысленно рисовала схему. От «физика» шло несколько ответвлений: практик, теоретик, астрофизик. Кроме того, он мог учиться на инженера. А еще не исключено, что он был заблудшей овцой, технарем, случайно попавшим на гуманитарную специальность, из-за того, что по ошибке провалил вступительные экзамены. Или он мог быть гуманитарием, всегда мечтавшим изучать черные дыры и молодые вселенные, но не обладавшим достаточными математическими способностями. И вот теперь он заложник собственного интеллекта. Днем он учится на журналиста, а по ночам читает литературу о теории струн. Он несчастен, потерян.

Хотя…это навряд ли. Однажды я проследила, куда он идет после прибытия на станцию. К счастью, мне повезло, и я смогла увидеть номер автобуса, в который он сел. После я посмотрела маршрут этого автобуса на гугл мэпс и теперь я знаю, в каком университете он учится. Но я, конечно же, не уверена на сто процентов.

Мы знакомы уже три месяца. Ровно столько я каждый день с понедельника по четверг езжу с ним в одном вагоне.
Он привлек мое внимание во время моей первой поездки. Я слегка нервничала, это был мой первый день в новом колледже. В то время, как я в третий раз проверяла, не забыла ли я положить что-то в сумку, в пустой вагон вошел он.
Мягкий пшыкающий звук выходящего под давлением воздуха привлек мое внимание, когда автоматическая дверь открылась, и зашел он.

Уверенным шагом он направился к своему месту. Сел, положил черную кожаную сумку на соседнее сидение, посмотрел на меня. Я быстро отвела глаза, как сделала бы, если бы не испытывала к нему ни малейшего интереса.
На нем были темно-синие джинсы, синяя в белую полоску рубашка-поло и начищенные черные кожаные ботинки на молнии.
В тот день густой туман спускался с деревьев прямо вам на голову. Это было необычно, но приятно.
Его волосы были мокрыми и слегка слипшимися, что придавало его образу еще более романтичный вид. Они совсем чуть-чуть вились и доходили ему до подбородка.

Надев наушники, я притворилась полностью поглощенной музыкой и для пущей наглядности стала покачивать головой в такт R U Mine? Боковым зрением, которое, согласно непроверенным источникам, у девушек очень хорошо развито, я увидела, как он что-то читает. Это оказался всего на всего рекламный проспект, точно такой же лежал в кармане стоящего впереди меня сидения. Я уже почти разочаровалась, как он вытащил из сумки «Город и звезды». Я едва сдержала улыбку.
С тех пор каждый день мы вместе ехали в течение 35 минут в полупустом вагоне. Иногда там даже совсем никого не было, кроме нас двоих. Только на двух последних станциях вагон заполнялся.

Благодаря случайным зрительным контактам примерно через неделю я детально изучила его лицо. У него были довольно густые темные брови правильной формы. Большие темные глаза с крупными, как будто всегда слегка опухшими веками. Не выраженные скулы, длинный нос. Бывает волевой подбородок, а у него был волевой нос. Но мое особое внимание привлек его рот. Нижняя губа была намного шире верхней, вместе они образовывали нечто вроде трапеции. Когда он задумывался, то они немного выступали вперед, как у капризной девочки, а если он был очень чем-то заинтересован, рот приоткрывался. Иногда он улыбался сам себе, в такие моменты он с его большими глазами и кудряшками становился похож на ребенка из какой-нибудь рождественской рекламы вафель.

Он нечасто доставал свой смартфон, из чего я заключила, что, скорее всего, он не был жертвой интернет-зависимости и не проверял каждые пять минут оповещения из соц. сетей.

Однажды ему кто-то позвонил. На звонке у него стояла какая-то гитарная композиция, похожая на музыку из 80-х, ее я не узнала, он ответил слишком быстро. Он говорил очень тихо и я смогла разобрать только несколько слов вроде «да», «хорошо», «в пол пятого». Разговор длился не более двух минут, но я успела уловить вибрации его голоса. Он был тенором. У него был очень приятный тембр, с легкой хрипотцой, как будто у него была простуда.

За все три месяца я ни разу не попыталась с ним познакомиться. Два места прямо напротив него, с общим на четверых столиком, всегда пустовали. Я с легкостью могла бы занять их. Могла бы вытащить Лема или Хайнлайна и с умным видом почитать, что, возможно, привлекло бы его внимание. Я могла бы уронить ручку или просто так сказать вслух что-нибудь вроде «Что-то здесь сегодня холодно» и дружелюбно улыбнуться. И вполне возможно, у нас завязался бы разговор. Но я этого совсем не хотела.

Он мог оказаться любителем кошек, нацистом, приверженцем правящей партии, гомофобом, религиозным фанатиком, поклонником 30 секунд до марса, у него могла быть непереносимость лактозы. В средней школе мне нравился мальчик, у которого была непереносимость лактозы, и я из солидарности тоже не ела йогурт во время ланча, а он все равно пригласил на бал мою лучшую подругу, а не меня… В общем, любая мелкая деталь могла разрушить образ, который уже существовал у меня в голове.

Поэтому я никогда не садилась ближе чем через два сидения от него и никогда не мечтала о том, что мы могли бы назвать нашего первенца Алекс Кори (Алекс отличное имя, а Кори дурацкое, так мальчик не вырос бы задавакой).

Таких мыслей не было. Мне просто нравилось ездить с ним в одном вагоне…